Правила жизни Стивена Кинга

Однажды я пришёл к психотерапевту. Она сказала: «Вы должны представить, что все ваши страхи — это такой шарик, который вы можете просто накрыть ладонью». Я сказал: «Девушка, милая, да я живу страхом. Для того чтобы накрыть мой страх, не хватит даже чернобыльского саркофага».

Ненавижу мозгоправов. Если у тебя есть проблемы — жри лекарства и никому не плачься.

Я уважаю страх. Он организует людей. Например, если бы можно было представить себе возможность такого выбора, то я никогда не полетел бы на самолёте, весь экипаж которого не боится летать.

Я всегда летаю бизнес-классом. В случае катастрофы я хочу быть к ней как можно ближе.

Введите содержимое врезкиправила жизни Стивена КингаКогда-то давно все самолёты, на которых я летал, были оснащены мониторами, на которых транслировалось изображение с носовой камеры: вы могли видеть, как самолёт отрывается от земли, взлёт, посадку. А потом в Чикаго разбился самолёт. Представляете, как это было? «Так, земля всё ближе, ближе — боже, как быстро — ещё ближе. Всё, ребята, мы мертвецы».

Как-то раз я летел на самолёте, и со мной рядом сидел какой-то придурок. Когда мы набрали высоту, он начал блеять: «Мистер Кинг, я давно мечтал задать вам ОЧЕНЬ НЕОБЫЧНЫЙ вопрос: откуда вы черпаете вдохновение?» Я сказал: «Мне никогда не задавали этот вопрос на высоте 12 тысяч метров, но всё равно — идите в жопу». Потом я даже пожалел его: до самого конца полёта он просидел белый, как простыня, и даже не притронулся к еде.

Меня задолбал вопрос «Как вы пишете?». С некоторых пор я отвечаю на него однообразно: «По слову зараз».

Дорога в ад вымощена наречиями.

Вдохновение можно черпать отовсюду. В моей книге «Ночная смена» есть рассказ «Давилка» — про гладильную машину, которая несколько озлобилась на мир. Идея родилась у меня в тот год, когда я работал в прачечной. Вместе со мной работал парень, который потерял на этой работе руки — из предплечий у него торчали два металлических крюка. Знаете, есть некоторые вещи, которые работодатели забывают вам сказать, когда вы поступаете на новую работу. Этому парню забыли сообщить, что тому, кто работает на валиковой гладильной машине, не стоит носить галстук. Более всего меня потрясало, что когда после смены все шли мыть руки, он просил кого-нибудь открыть ему воду и спокойно мыл свои крюки под краном.

Господь бывает жесток настолько, что иногда оставляет тебя жить дальше.

Хорошая идея — как йо-йо. Ты можешь оттолкнуть её от себя, но она всё равно останется на дальнем конце резинки. Она не умирает там, она лишь спит. А потом, когда ты забудешь о ней, она вернётся и хлопнет тебя по голове.

Литература — это правда, обёрнутая в ложь.

Я не готовлюсь к написанию книг. Не просиживаю в библиотеках, не делаю выписок, ничего нигде не подчёркиваю. Я просто сажусь и пишу грёбаные слова. Называйте меня колбасником. Да, я долбаный колбасный писатель. То, что я пишу, — это колбаса. Сел и съел. Я признаю это и не принимаю никаких претензий: ведь я никогда не выдаю свою колбасу за белужью икру.

Талант не статичен. Он либо взрослеет, либо умирает.

Принято думать, что я очень странный или даже страшный человек. Это не верно. У меня по-прежнему сердце маленького мальчика. Оно пылится в стеклянном графине на моём столе.

Многие удивляются, но в детстве я не любил выкапывать трупы животных или мучить насекомых.

Можно быть счастливым в 8 и в 28, но если кто-то говорит вам, что он был счастлив в 16, значит, он либо лжец, либо идиот.

Лучше быть хорошим, чем плохим. Но иногда порядочность приобретается слишком высокой ценой.

Только ваши враги скажут вам правду. Друзья и возлюбленные будут лгать бесконечно, запутавшись в паутине принятых на себя обязательств.

Самые важные вещи сложнее всего выразить словами. Иногда это оборачивается тем, что мы стыдимся собственных чувств, потому что слова делают наши чувства ущербными.

Надежда — неплохая штука. А неплохие штуки не склонны умирать.

Писать о своей жизни — сложная задача. Это как секс: лучше пережить это, чем писать об этом.

Я пишу лишь о том, что меня пугает. Например, я никогда не писал про змей — мне плевать на них. Я люблю писать про крыс — эти серые ублюдки пугают меня куда сильнее.

Пугать людей книгами в наше время становится всё сложнее. Они уже запуганы телевизором, так что я тут бессилен.

Американские президенты постоянно произносят вялые речи о неприятии школьного насилия. От этих жалких спектаклей меня обычно тянет зевать. Особенно если вспомнить, что эти люди отдали приказ разбомбить Югославию и залили кровью Ирак. Мне кажется, это можно сравнить лишь с лекцией о вреде наркотиков, которую ведёт трясущийся тип, ноздри которого обсыпаны кокаином, а в руке зажата трубка для крэка.

Кокаин — это дар. Он всегда был моей кнопкой «вкл.». Я начал употреблять его в 1979-м и продолжал, наверное, 8 лет. Не слишком-то долго, чтобы по-настоящему подсесть, но уж точно дольше, чем Вторая мировая война.

Мне кажется, марихуану стоит не только полностью легализовать, но и сделать её выращивание надомной работой для тысяч одиноких людей. Для моего родного штата Мэн это было бы даром божьим. Там и так можно взять неплохую траву домашней высадки, но ведь она будет гораздо качественнее, если люди будут открыто выращивать её в теплицах и пользоваться удобрениями.

Я начал напиваться с той самой минуты, когда закон разрешил мне делать это. Я всегда пил только для того, чтобы просто напиться. Никогда не понимал выпивки в компании. Это для меня как трахнуть сестру.

Кто-то говорит, что творческие люди больше страдают от пристрастия к алкоголизму, чем остальные. Они, мол, более ранимы и тонки. Но я так не думаю. Мы все выглядим одинаково, когда блюём себе на ботинки.

Для меня не существует такой вещи, как настроение или вдохновение. Я всегда нахожусь в настроении что-нибудь написать.

Ненавижу пустые страницы.

Я говорил это прежде, я говорю это сейчас. Когда ты вдруг обнаруживаешь что-то, к чему у тебя есть талант, ты будешь корпеть над этим до тех пор, пока твои пальцы не начнут кровоточить и пока твои глаза не вывалятся из глазниц.

Если у тебя нет времени на чтение, у тебя не будет и времени на то, чтобы писать.

Я редко иду на уступки. Когда компания ABC взялась за экранизацию моего «Противостояния», я сразу понял, что имею дело с упёртыми уродами. Их цензоры знали только два словосочетания: «это нам подходит» и «ни в коем случае». Меня это мало беспокоило до тех пор, пока мы не добрались до сцены, где моя героиня произносит следующую фразу: «Раз тебе так важна работа — не выпускай её из рук и засунь поглубже в жопу!» Как мне кажется, слово «жопа» небезызвестно и весьма употребимо на телевидении, но цензоры заявили мне, что это не пройдёт никогда. Видимо, процесс помещения работы в жопу слишком будоражил их сознание. Поэтому в фильме вы услышите лишь: «…и засунь её поглубже!» Но знайте: я всегда был за жопу.

Французский язык способен превратить грязь в любовь.

Господь имеет к нам определённую милость. В конце концов, за последние 63 года на планету упала лишь пара атомных бомб.

Каждая форма жизни бессознательно или подсознательно стремится к бессмертию.

Я никогда не приму участия в спиритическом сеансе. Даже если моя жена завтра умрёт, и ко мне придёт медиум и скажет, что жена только что вышла на связь и собирается мне сказать что-то очень важное.

Монстры и привидения существуют. Они всегда живут и борются внутри каждого из нас, а иногда побеждают. «Ночь живых мертвецов» (фильм режиссёра Джорджа Ромеро. — Esquire) — величайшее кино. Когда оно вышло на экраны, системы возрастных рейтингов для фильмов не было и в помине. Помню, когда я отправился посмотреть этот фильм, весь зал был полон детьми. Клянусь, я никогда не видел настолько тихих детей. Они даже боялись пошевелиться. Они выходили из зала со стеклянными глазами и открытыми ртами. Это был самый сильный аргумент в пользу классификации фильмов по возрасту, который я когда-либо видел.

Как-то раз, после того как я перенёс тяжёлую болезнь в госпитале и вернулся домой, я сел смотреть «Титаник». Никогда в жизни я так остро не чувствовал наносимый моему мозгу ущерб.

Кино не победит книги. Все эти ребята типа Кингсли Эмиса постоянно твердят: книга мертва, общество сползает в трясину, культура уничтожена, кругом идиоты, имбецилы, телевидение, поп-музыка, разложение, дегенерация и всё такое. И тут вдруг появляется чёртов Гарри Поттер — грёбаная хрень на 734 страницы, которая расходится пятимиллионным тиражом за 12 часов. Про себя я промолчу.

Большинство из того, что было написано и опубликовано с середины 1980-х по середину 1990-х — суть откровенное и высококонцентрированное говно. Хотя, возможно, окончен век некоторых книг.

Век книг не окончен.

Иногда меня спрашивают: «Стив, почему вы не напишете нормальный роман, такую серьёзную штуку?» И под этой серьёзной штукой большинство людей, как правило, имеют в виду какую-нибудь херню про старого профессора, у которого проблемы с потенцией и всё такое. Почему я не напишу такую херню? Я не знаю. И без меня найдётся множество людей, которые пишут примерно так же, как старики трахаются. Для отменного говна всегда будет отменный рынок.

Не пытайтесь наебать бесконечность.

Прачитал и ахуел bonyzob