Старец Лаэрт

Старец Лаэрт сидел на берегах туманного Альбиона, курил папироску и вглядывался в бледную утренюю даль. Красное солнце едва пробивало ее, оседая отблесками на прибрежных кипарисах и вязах. На расположившемся неподалеку кирпичном заводе заработал гидравлический пресс. Лениво, со следами страдания на лице, старик обернулся и увидел друга юности своей Беовульфа. Беовульф был слеп. И глух. Он, пуская слюни из правого угла рта и надувая пузыри из левого угла, медленно приближался толчками и волочил по земле безжизненную голову. Беовульф был стар и похотлив: он везде искал Лаэрта, и в Сибири, и в Африке, но нашел его здесь. Об этом он еще не знал. Не знал он и того, что в это время на орбитальной станции «Мир» Муса Манаров и Кузьма Минин совершали выход в открытую бездну.

Муса был непомерно толст и поэтому вместо скафандра носил водолазный костюм, рыцарский шлем и кроссовки «Рибок». Он был первым космонавтом города Днепропетровска и, к великой радости Кузьмы, пассивным педерастом. Заплывшее салом милое личико прилепилось к иллюминатору с наружной стороны.

— Гудбай, милый, — помахал засморканным платком Кузьма и, нажав педаль газа, умчался в просторы Вселенной, предоставив Мусу космическим течениям.

— Я люблю тебя, — прошипел Муса и, лихорадочно заглатывая вакуум, взорвался от перепада давления…

…Центр управления полетами был тих. Мимо, икая и ругаясь, проходил Солнцев — алтайский царек. Красные глазки нездорово блестели и слезились. Наступив на Беовульфа, он упал ничком и притаился. Лаэрт — слепоглухонемой, безхоботоголовый гад прислушался. Казалось, весь мир замер в ожидании. Через два часа он моргнул и вновь стал вглядываться в бледную утреннюю даль.

Где-то на горизонте упал космонавт-Муса.

В это время в Хатыни немцы били палкой Грибоедова и приговаривали:

— Эх, Грибоедов!

— Сам Грибоедов, сука фашистская!!, — ответил Грибоедов.

…По откосу Эвереста катился отвратительный красно-синий шар. Это была голова Грибоедова.

Безхоботоголовый Лаэрт моргнул второй раз и пустился наутек. Все в Мире как-то переменилось. Беовульф затаился. Алтаец-Солнцев, надувая баскетбольный мяч, вытянув губы дудочкой, сердито смотрел на то место, где недавно еще лежала голова Грибоедова. Пустившийся было наутек Лаэрт, еще раз моргнув, остановился около Алтайца, скорчил ему лицо и, выплюнув собственный язык, разразился беззвучным смехом:

И-ы-ы-и-ы!, — слюни объяли весь подбородок и стали капать на гладко-влажные ляжки. Солнцев-алтаец, итак уже без меры напуганный происходящим (единственный, кстати, не лишенный карманов в затылочных пазухах), собрался духом и, оставив свой мяч умершему уже Беовульфу, в сердцах воскликнул:

— Дрянь!, — и пошел оттуда, роняя на прибрежные корни кипарисов клочки подмышечной шерсти.

(c)КИРов