День Независимости
13 июня, 2008 в 4:03 мск. Запостил:Sepul— Расслабьте ногу. Вытяните. Ну?!
Мужичонка порывисто вздохнул, и подчинился. Невысокая симпатичная докторша наклонилась над ним, и внимательно глядела в лицо пациенту. Что она там ищет, интересно? В это время мой приступ повторился: я застонал. Докторша, не отрываясь от пациента, бросила:
— Терпите.
Она осмотрела меня минутой раньше. Я спросил ее, не замужем ли она. Мне не было интересно, просто больному полагается хорохориться и бодриться. Она оценила. А сейчас рассматривала этого мужичонку: грязного селянина, с мешковатыми штанами, перетянутыми вместо ремня веревкой.
— Что у вас болит?
— Доктор, доктор, мне – неудобно, — громко, на всю приемную палату, прошептал тот.
— Нога? – докторша улыбалась.
— Выше…
Я захихикал, и прикусил палец, чтобы не заорать от боли. Докторша почувствовала это, хоть я не проронил ни звука, и снова бросила:
— Терпите!
Мужичонка блаженно улыбнулся (рука врача скользила по его паху). Они переговаривались тихо, но я все слышал:
— Понимаете, доктор, — шепелявя, бормотал пациент, — понимаете, я был на вечеринке в селе. Грех, страшный грех. Совершил грех.
— А болит что? — блядь, она была терпелива, эта черноволосая красавица в белом халате.
— Выше, нет, еще чуть выше. И грех я сделал. Да, сделал грех. Страшный, доктор. Болит, ой, болит. Неудобно –то как…
— Так что болит?
Докторша улыбалась. Я смеялся. Сюда меня привезли час назад. Вечность. Меня трясло, натурально трясло, но вот уже час меня только щупали коновалы, одетые то в зеленые, то в белые халаты, а боль в спине все разгоралась. Но уколов я не просил: чувство достоинства не позволяло.
— Видимо, — стуча зубами, проорал я, — у него что-то с членом или яйцами, доктор, а он просто стесняется вам сказать.
— Мошонка? – спросила она пациента, полностью игнорируя меня, и взяла его яйца в руку.
— Слава богу, вы в перчатках, — взвизгнул я.
— Терпите, — бросила она мне, и спросила селянина, — здесь болит?
Мужичонка блаженно жмурился. Докторша минут пять мяла и щупала его яйца, пытаясь выяснить, болят они или нети. На селянина же словно оцепенение нашло: он лишь молчал и жмурился. Жмурился и молчал.
— Да вы ему дрочите! – я попытался приподняться на локте, но не смог, и рухнул лицом в вонючий брезент, которым была покрыта койка. Доктор, вы ему дрочите! Да он извращенец просто, ни хера у него не болит!
Мужичонка дернулся, докторша едва успела отдернуть руку, и всем, даже тупо жевавшей в углу медсестре стало ясно, что я был прав. Селянин вскочил, и, застегивая штаны, кланяясь побежал к выходу. В это время в палату завели мужика с лицом, залитым кровью. Его придерживала под руку жена. Пострадавшего подвели к койке, и уложили. Жена наклонилась поправить подушку, и тут он со всей силы заехал ей ногой в лицо.
— Сука! Сука ты проклятая!!! – заорал он ей. – Чтоб ты сдохла.
Мне показалось, что «скорая» привезла меня в сумасшедший дом. Докторша вернулась ко мне.
— Клянусь, — я заметил, что при смехе боли уменьшаются, — я буду счастлив, если вы и мне вздрочнете. Но болит у меня, увы, спина.
— Вы насмешник, — она улыбалась, и поднимала мою рубашку.
— Что у меня, доктор?
— Одно из трех, — руки у нее были удивительные, я еще раз позавидовал селянину, — или аппендицит, или камень в почке, — огромный камень! — или позвоночник.
— Знаете, — меня неудержимо тянуло говорить, — вы очень похожи на одну девушку, с которой я был знаком лет десять назад. Она училась в медицинском колледже. Я с ней плохо обошелся. Она, наверное, стала доктором. Стелла, если это ты, я себе не завидую.
— У вас зачатки мании преследования, — она нахмурилась, — это обычно бывает при позвоночнике.
— Так ты – Стелла? – я нервничал.
— Больной, успокойтесь. Психические травмы были?
— Да вы что меня, в дурдом упечь хотите? У меня болит спина, спина, понимаете? Поясница! А, мать вашу! Я подыхаю, подыхаю, ясно? У-ми-ра-ю.
— Мужчины очень эмоциональны и неустойчивы к боли.
— Заткнись, эсэсовка!
— Сейчас мы отведем вас на УЗИ.
— На кой хер? Я же не беременный?
На УЗИ меня везли на каталке.
ХХХХХХХХ
У дверей кабинета была небольшая очередь. Я достал телефон, и отослал сообщение Лене. Потом подумал, и послал еще одно: Свете. Насте я никаких сообщений посылать не стал: буквально неделю назад она, психанув, изрезала два моих свитера на мелкие кусочки и демонстрировала их мне перед тем, как предаться постельным забавам. Отсасывала она божественно, и я был в нее влюблен, но именно в тот момент понял: с Настей пора заканчивать. К тому же я был пьян, и слегка параноик: и не смыкал глаз до самого утра.
— Ты молодец, — сказала Настя утром поощрительно, — трахался всю ночь.
Господи, да я просто боялся, что она изрежет меня так же, как мои свитера. К тому же у нее была отвратительная привычка: каждый раз, когда мы сходились, она с маниакальным упорством съезжала от мужа. Это меня смущало.
В любом случае, оставались Лена и Света. Обе они очень поддержали меня в то лето: месяца два до того, как попасть в больницу, я только пил, да страдал. Это была очередная депрессия, связанная с окончанием очередной книги. С меня будто сняли кожу: даже вид шелудивой собаки вызывал во мне слезы и рвотную реакцию. При этом я стал совершенно апатичен к еде. Спасти меня окончательно они не могли: мне было хорошо только в то время, когда одна из них находилась рядом. Но временное спасение давали.
Что ж. Я был благодарен этим двум моим антитезам (Лена была полная, а Света – худенькая, и только глаза у них у обеих были зелеными) и за малое.
— Знаете, доктор, — повернулся я к черноволосой медичке, — я соврал. Я псих, конченый психопат.
— Мы поставим вам укол, — она улыбнулась, и боль станет меньше.
Так оно и случилось.
— Когда я сплю с комсомолкой, — меня неудержимо тянуло говорить с этой докторшей, — мне кажется, что я трахаю весь комсомол, когда я трахаю националистку, то как будто натягиваю всех национал-радикалов Молдавии. Я извращенец?
— Вы символист.
В это время трое пациентов, стоявших в очереди, начали блевать. Отчаянно, с огоньком.
— Мать вашу, да что же это такое?! – я был в отчаянии.
— Как что? – докторша снова улыбнулась. – Сегодня же праздник. День Независимости!
Я перевел дух и застонал.
— Терпите, — может, она была роботом?
— Терплю, — пропыхтел я. – Терплю.
— Все в порядке? Вам лучше?
— Нет, мне плохо. Но – все в порядке. Так оно и должно было быть.
— Что?
— Расплата. Расплата, понимаете?
— Что?
Я отчаялся что-либо объяснить:
— С Днем Независимости вас.
ХХХХХХХХХ
… О том, что у нас нет будущего я понял, когда Лена, придя ко мне домой, даже не поинтересовалась морской свинкой. Тем не менее, она пришла, и это было уже что-то.
Я быстро шмыгнул в ванную – вымыть руки.
Лена пришла ко мне домой, уже когда я подумывал отказаться от затеи переспать с ней: через полгода после знакомства. Что ж, мне везло, определенно везло. Она стеснялась, и попросила выключить свет. Я щелкнул выключателем, и мы переместились на тахту. Пуфики блядской мебели под нашей тяжестью стали разъезжаться. Приходилось парить на руках. Я сунул руку ей под ремень и вздохнул: наконец-то. Трусы оказались не такие, как я люблю, а большие, с широкой резинкой. Чтобы не огорчаться, я сунул палец ниже. А уж там-то все было так, как я люблю: в меру горячо и влажно. Один пуф все-таки упал, и мои ноги соскользнули на пол. Там было холодно. Блядь. Диссонанс был налицо: холодный пол и горячее влагалище. Я вспомнил одно кафе, в котором подают кофе-глясс: горячий кофе с ледяным мороженым.
Разумеется, все это время мы целовались. Я разделся, — она снимала с себя последнее, — и пошарил по ее телу. Я знал, что она полная, и мне это было абсолютно похуй, но без сдерживающей силы широкого нижнего белья (тут я понял, почему она носила такое), у нее свисали живот и бока. Странно, но я почувствовал нежность.
Она скользнула вниз, делать минет. Получалось у нее просто великолепно: я лишний раз убедился, что женщины с жесткими волосами удивительно мягко сосут. Через пять минут я был готов: лег на нее, и присосался к груди. Грудь была отличная: я моментально вспотел.
Все шло по установленной не нами схеме: она подержала себе ноги, потом я подержал ей ноги, она поскребла мне спину ногтями, я – помял ей грудь, она приподнялась, я – присел. Мы развернулись на тахте, и еще несколько пуфиков свалились на пол. Да и хуй с ними, пускай мерзнут, подумал я. Колени упирались в доску: становилось больно. Пару раз член выскакивал, и она огорченно охала. Я спросил, можно ли в нее кончить, и получил согласие.
Бойлера в доме еще не было, и я согрел воду в кастрюле:
— Тебе полить?
— Нет, я сама. Я стесняюсь.
Когда она вернулась из ванной, мы легли на диван. В коробке похрюкивала свинка, квартиру то и дело наполнял бесцветный свет автомобильных фар, и я представлял, что мы — на корабле, терпящем бедствие в спокойном море. Больше не хотелось, но я знал, что если второго раза не будет сейчас, то не будет никогда. Мне не хотелось в это верить, но я понимал, что это так. Я не мог с ней жить, хотя постоянно предлагал ей это. Да, это ложь, но у меня было оправдание, — я хотел, чтобы она мне дала.
Что ж, наступала пора повторно сделать мечты реальными. Я впился ей в промежность.
На вкус оно было солоновато-розовым. Я сунул ей палец в зад. Он был великолепен. Необычайно мясист. Нет-нет, я не о ягодицах, хотя и с ними все было в порядке. Именно отверстие: необычайно мясистое. Я сунул палец глубже, и она с удовольствием задвигалась навстречу. Ощупывая ее анус изнутри, я понял, что он собой представляет. Крупный цветок, высеченный из размороженного мяса сумасшедшим скульптором: сочная мясная роза, которая распустила лепестки внутрь. Это заводило: мы начали трахаться еще раз.
Перед тем, как кончить, я помял Лене груди, наслаждаясь. Раком было бы не то: как-то раз, стоя за полногрудой Настей, я увидел нас в зеркале, и ужаснулся. Ее великолепная белая грудь жалко болталась, как тряпка, когда я долбил Настю сзади. Я почувствовал себя Геростратом тогда. И с тех пор на женщин с большой грудью всегда ложусь сверху. Соответственно, наша с Леной диспозиция во время второго совокупления не изменилась.
Затем я пошел мыться, и к холодильнику. Стоило выпить. На улице рассмеялись: я понял, что мой силуэт виден из окна. Пришлось выключить свет. Лена говорила по телефону, — то ли с парнем, то ли с мужем, то ли с сожителем, — хер знает, я для себя так и не определился, как мне его называть.
— Да, через час-другой, — она лежала на тахте, прикрывшись простыней, — ничего, гуляем.
Судя по всему, бедолага все это время развлекался в компании друзей, полагая, что его подружка поступает так же. Что ж, в некотором роде он был прав. Я хихикнул, и глотнул еще. Звезды спорили с фарами автомобилей, заезжавших во двор, Лена говорила что-то успокаивающе (я всегда поражался умению женщин врать) в трубку: между ее полными ляжками, которые так приятно гладить, в чреве под большим животом, барахтались, погибая, мои сперматозоиды. Я знал точно, что они погибали: раз мы не пользовались презервативами, она обязательно выпила что-то противозачаточное. Как странно. Для меня ее благодатная пизда была Граалем, для них – адом, могилой. Стоило выпить еще: за нее, за меня, за фары, небо, за бедного рогоносца, за сперматозоиды, за одиночество, неотвратимо надвигающееся на меня из угла кухни.
Я открыл форточку и чокнулся с небом.
ХХХХХХХХХХХХ
— Проходите. Как фамилия? Лоринков. Что?! Фамилия на «ов»?!
Старый седой маньяк, обслуживавший аппарат УЗИ, встрепенулся. Встал напротив меня, и, сверля меня взглядом, спросил:
— Русский? Не понимаю по-русски.
Потом отвернулся с каменным лицом. Но уголком глаза поглядывал на меня: лукаво, как умеют сельские молдаване. Его явно интересовало, что я буду делать. Я посмотрел в окно. За жалюзи мерцал свет мигалок «скорых». Кажется, в спине у меня завелся зверь. Он ее терзает, грызет.
— Да ты что, охуел?! – он не ожидал такого напора, и даже присел от испуга. – Какой я тебе, мать твою, русский? Ты что, с Луны упал?! Посмотри на меня, урод!
— Смотрю, — он ничего не понимал.
— Смотри внимательно, мать твою, — я орал, надеясь не упасть в обморок, — на внука великого румынского диссидента Бессарабии, на внука самого Вылку!
…Через несколько минут, после быстро проделанного УЗИ, я пил чай, глядя, как сумасшедший нацист в белом халате пишет заключение обследования. Он учился в Ленинграде, поведал он мне, и ничего не имеет против русских в России, но терпеть не может русских в Молдавии. Я упрекнул его: русские в России, сказал я, тоже изрядное мудачье. Он виновато, как о болезни, спросил:
— Нет ли у вас в семье русских?
— Нет, — честно ответил я.
— А… гм, славян?
— Тем более.
На прощание он пожал мне руку.
… В кабинете невропатолога, пожилая женщина ткнула мне пальцем в живот и велела лечь.
— Повернись, — раздраженно повторила она, — ты что, русского не понимаешь?!
— Понимаю, — я был готов плакать от боли, — просто не расслышал.
— А, — ее лицо смягчилось, зато пальцы стали еще жестче, — это хорошо. Мы, русские, должны друг друга держаться. Ты же русский?
— О, конечно!!!
— А молдаване в семье есть?
— Ни одного, — так же спокойно, как урологу, соврал я ей.
— Это хорошо. – она сопела. – Молдаване это животные.
Я отчаянно закивал. Больны. Они все больны. Было чуть страшно.
— У тебя, парнишка, — она протыкала меня своими долбанными пальцами, — камень. Будем его дробить.
— Прямо сейчас? – я обрадовался как ребенок, видит Бог.
— Нет, через месяц.
— А до тех пор мы дадим ему созреть? – съязвил я.
— Нет, — она поджала губы. – Просто аппарат по дроблению в Молдавии один.
— Ну, и?!
— А врач, который его обслуживает, ушел в отпуск. На месяц.
— Мать вашу, — я был ошарашен, — один аппарат и тот не работает, потому что врач – в отпуске? Так найдите другого врача! Я третью ночь не сплю! Мне же больно! Больно, мать вашу!
Врачиха с подозрением посмотрела на меня, и покачала головой:
— Для настоящего русского парня ты слишком чувствителен к боли.
ХХХХХХХХХХХХХХ
— Сейчас хрустнет.
Я охнул, и спина действительно захрустела. Вертебролог, — оказывается, человек, ломающий тебе позвоночник, называется вертебрологом, — приналег мне на спину. Охнул я порядку ради: исколотая спина уже ничего не чувствовала. Судя по всему, позвоночник очутился на месте. От того, что боль, мучавшая меня почти месяц, пропала, я едва не заснул: в полуприкрытый глаз бросился кружащийся желтый лист. Осень. Уже осень. Полтора месяца больниц, уколов, и веселых врачей, то и дело норовящих сделать меня еще большим психом, чем я есть. По ночам я крутился, как бешенный волчок. Не помогало ничего, даже алкоголь. Я всерьез подумывал о самоубийстве. И вот сейчас какой-то мудак с двухлетним стажем нажал что-то на моей спине, и боль ушла.
Итак, я, судя по всему, был здоров. Недели за две до этого меня решили оперировать: боли не проходили. Вот это камень, вот это почка, восхищенно говорили они. К счастью, какой-то полоумный доктор сделал мне честный анализ.
— Да у тебя почки, — он явно принял меня за симулянта, — здоровее бычьих, пацан! Иди работай, пацан!
— А что же это, мать твою?!
— Позвоночник, пацан, позвоночник. Вертебролог, вот кто тебе нужен!
— Значит, операция…
— Отменяется, чтоб тебя! – он ласково захихикал, и принялся мыть руки.
— И тебе того же, — я поцеловал его в плечо, заплакал, и вышел, не закрыв дверь. Я твердо знал, куда иду: К Врачам-Маньякам По Позвоночникам. Или это закончится сегодня, или я пропал.
Пожилой напарник удивленно окликнул моего врача:
— Эй, ты что, — педик?..
ХХХХХХХХХХХ
Я стоял у фонтана в парке, отсчитывая на ощупь мелочь в кармане. К телу без боли я еще не привык, поэтому двигался очень осторожно, и теперь понимал, как себя ощущают и берегут беременные. За полтора месяца я был совершенно очищен: потеряно было если не все, то почти все. Любовницы, навыки работы, стремления, связи, книги, мысли – ушло все. Я был заново рожденный: старинная амфора, отмытая от песка и глины, хорошенько очищенная и вновь отполированная, вот кто я был. Противно заверещал телефон. Звонила Света.
— Мы, — начала она, не поздоровавшись, — расстаемся.
Это была довольно смелая фраза для женщины, с которой я потрахался раз пятьдесят за четыре года. Я молча улыбнулся.
— И не ржи, кабан, — она чувствовала меня, это точно, — потому что ты, мелкий идиот и тупица, и я тебя ненавижу. Мне уже двадцать девять, я устала и хочу нормальной семьи! С детьми и нормальным мужем, а не таким уродом, как ты. Не вздумай приходить, когда нажрешься! Я сто…
Я не дослушал, и отключил телефон. Не подсчитанной мелочи оставалось монеток пятнадцать. Все они очень разные, но в чем-то похожи. Все хотели жертв, жертвами их не считая. Все на что-то меняли пизду. Настя хотела давать пизду взамен за свадьбу, Лена хотела давать пизду взамен за общение. Света, самая умная из них, хотела поменять пизду на самую малость: номинальную привязанность. Вечный торг. Единственное, что изменилось за пару тысяч лет: теперь тебе пизду дают сначала даром, на пробу. Ну, а потом уж не дай бог привыкнуть. Но я, как человек порядочный, на сделки не иду. Дайте мне пизду, а я уж сам решу, чем вас за это отблагодарить.
Я досчитал мелочь, и бросил ее в неработающий фонтан. Пару монеток остались на листьях, плавающих в холодной воде. В этом осеннем парке я был вновь сотворенный Адам. Все надо познавать заново. Приобретать заново. Что ж, все не так уж плохо. У меня оставалось самое ценное — я. Я улыбнулся и пошел навстречу себе.
КОНЕЦ
(c)Чёрный аббат
13 июня, 2008 at 04:15
перванах
13 июня, 2008 at 04:27
ничитало
понравилосцъ
фсем читац
иле ничитаццъ..
13 июня, 2008 at 04:29
третейуккапаасмулькойухъ
Утро!
13 июня, 2008 at 04:33
превед, Цлон!
и я ни читал,
пиздец букаф…
13 июня, 2008 at 04:45
Превед! Танкист! мну купило билет.. Болит Бок правый.. Люди говорят… шта это Печень…
мну думает што ийо нисуществуит
13 июня, 2008 at 04:46
эт ат курение наверно…
А Ваш правыый Бок как?
13 июня, 2008 at 04:48
мой правый бок фпарятке , патамушта йа ни курю ужэ 3 года,
тока пью, а ат этава ни балеют…
13 июня, 2008 at 04:50
аффтара убицъ Диментием КолхоЗом и МамойДи..
ничитацъ
13 июня, 2008 at 04:51
а йа и ничитаю…
13 июня, 2008 at 04:52
tankist
йа тожэ… нистану курить можэт прижизнэнно… та и бок болит не шипко.. нет там печени.. насочиняйут Люди всяко… поскачу йа спать бо завтра ужэ бэду Одессо )
иле как павизет )))
13 июня, 2008 at 04:55
еще и Блэк Саабат… афтар дийот
13 июня, 2008 at 04:55
ты самалётам литиш, што так быстра…
13 июня, 2008 at 04:56
?
13 июня, 2008 at 05:19
нэ.. эт мысле такийэ быстрыйе .. ога… поскачу спать Йа… поиздам йа Лечу..
да Никалаева.. а патом Мотобисам.. а там ужъ Одеса… Говорят там есть МОре.. можыт апманывайут… полдисятава мск поезд завтра у мну… ога…
—-
а Цамолйоты нилюплю па патамушто ну вот.. есть пичины
— Плз есле Фолин будит балецъ… пиридай ей Преведъ!
и Билану — скажы шта он Пидар
и всяко биригице стадо пока мы будем там всяко Ы!
13 июня, 2008 at 05:23
фсйо… спу… ы)
13 июня, 2008 at 07:47
Превед! ДОбрава пахмельнава утречка фсем!
13 июня, 2008 at 09:39
добрае утро заопарг
13 июня, 2008 at 09:40
а кахда наступит пятница
13 июня, 2008 at 09:40
какова нах пахмельнава. эта будед зафтра
13 июня, 2008 at 09:40
20
13 июня, 2008 at 09:43
пятнеццо уже пришло
13 июня, 2008 at 09:49
БльАцкий Сотона
June 13th, 2008 at 9:43 am
пятнеццо уже пришло
=============
а кахда вчера или севодня
13 июня, 2008 at 09:50
Добраутра.
Паибень атменнейшайа! Нада жеватнаводам предумац значог — «аццки унылае гамно» и ставить иво на такую хню!
13 июня, 2008 at 09:56
бобраутра заапаргу.
мну сабираит чумаданы.
хде Серко и Кукусек? ани мне надо.
13 июня, 2008 at 10:00
Эх… мамаДи, типерь любит толька серка и куку, а наз, прастых жевотных, уже и за людей нидержат!
13 июня, 2008 at 10:02
морген!
13 июня, 2008 at 10:02
а раньше Мамо ЙЦУ любила, нипастаянная какая-та…
13 июня, 2008 at 10:06
БАС
Ветренная МамоДи.
13 июня, 2008 at 10:07
савсем Мамо ат рук атбилась
13 июня, 2008 at 10:08
шо вы пристали, охальники???? Серко и Куку мне по делу нужны.
цыц там.
сами вы, мущщины, нипастаянные и ветренные — сиводня адин цылуит, зафтра другой…
ваащще ужасть.
13 июня, 2008 at 10:09
—————————>
13 июня, 2008 at 13:50
пипец букф…ниасилил