Такие дела

Прыткий серебристый Дэу-Матиз с энтузиазмом мчался по загородной дороге. Он негромко жужжал, уверенно таранил мух и некрупных жуков, а крупных загодя объезжал. Внутри Матиз не был пуст. Округлый руль его цепко удерживал Вовчанга. На пассажирском сиденье благодушный Митюня вальяжно обращал небольшую бутылку в стеклотару. В роскоши заднего дивана утопал я, поджатый в правый бок разного рода спально-кухонной утварью и двухдневным запасом питья и корма. И тоже шалил со спиртным. В окнах мелькали кусты и деревья. Мы ехали на рыбалку.
Рыбалку инициировал собственно Вовчанга. Еще с осени изъел нам с Митюней мозговые полушария, утверждая, что знает секрет тайного лесного озера, где водятся во-о-от такие, ну где-то по локоть, караси, что-де добыл заветную снасть, которую тот карась будет грызть беззаветно, как связист грызёт провод, и что надо немедленно ехать. И вот мы поехали. Дождались жаркого периода весны, купили резиновых сапогов, пластиковых стаканчиков, снарядили вовчангову кибитку необходимым и поехали.
Навстречу нам мчались такие штуки как солнце, выходные, свежий воздух, обилие спиртного, москиты, ядовитые змеи и щедрый улов карасей. Настроение вставало всё выше.
— Прекрасная у тебя машина, Вовчанга – Митюня пожурчал напитком – Да жаль ноги затекли. Можно я их на торпеду положу, а?

— А мне? Можно мне тоже ноги на торпеду водрузить? – встрял с заднего сиденья я – Щас, только кеды поснимаю.
— Обнажив в салоне носки – Вовчанга закусил спичку и ласково сверкнул глазёнками в лобовое зеркало – Ты не только отравляешь уникальный микроклимат автомобиля, но и утрачиваешь место в экипаже. Повлечёшься далее пешком, аки страус-эмо, скачками по пять-шесть метров.
— Да полно Вам ерепениться, маэстро, скучно ведь едем – Митюня положил на руль свою клешню поверх вовчанговой и слегка подергал вправо-влево – А дай-ка мне прокатить пару миль на твоём четырехдверном купе, покуда я не слишком пьян!
Мы остановились у обочины, пролили капли росы на придорожные травы и Митюня хищно завладел Матизом. Конструкция бойко понеслась сквозь плотный воздушный слой навстречу неизведанному. За рулём Митюня распоясался, уверенно увеличивал вредоносные промилле в своей туше, нарушал разметку, скоростной режим и элементарные требования безопасности. Вовчанга лишь хрюкал да крякал:
— В не эту сторону руль вращай, люся!
— Педаль отпусти! Пусти педаль, говорю!
— Нету тут нитроса, нету.
— Не трогай ручник, гризли ты корявая, сука такая!
— Мента не дави!!!
Митюня удивлённо воздел брови, допил бутылку и наступил на тормозной педаль.
— А чо, менты, да?
Чудом объеханный зелёный жилет с поднятой палкой остался метрах в семидесяти позади. Он медленно повернулся, повращал усами и двинулся в нашу сторону.
— Дукалис взял след, господа – я тоже совершил взрослый глоток – Не помешало бы вам обменяться местами. Да скрытно, приматы, скрытно!
Произошедшие далее действия моих друзей описывать не хочу и не буду. Вся эта возня в нагретом солднцем матизе, всё это жаркое дыхание, пыхтение и сопение, все эти сплетенные тела и тихие матюки… Однако к подходу к автомобильной коляске стража дорог Вовчанга прохлаждался в водительском кресле, а Митюня развалился, охваченный ремнём, в пассажирском.
Глаза на лице инспектора говорили, что тот не верит никому и никогда. Особенно вот этим двум.
— Старший сержант Никифоров. Документы.
— Команданте дропомене – широко ощерился навстречу ему сквозь салон Митюня – Буэнос триггер, деаэратор прима грациас, мучачо индепенденс!
— Да вот – включился Вовчанга в процесс – Иностранцев везу, с выставки. Природу им нашу хочу показать, места заповедные. Соком землицы русской их напитать, силушкой богатырскою.
Я опустил окно и высунулся в него насколько мог.
— Кифороф, ченч! – одной рукой я тыкал в палочника своей бейсболкой, а второй настойчиво норовил ухватить его за фуражку – Ченч дофай, баблгам дам твой рот!
— Чего это он? — не давался в руки Никифоров. Юркий оказался как сучка.
— А это он меняться предлагает. Страсть как охоч их брат до формы служебной. Однако Вам не советую – Вовчанга понизал децибел голоса – Пойдёте на поводу – не отстанут. Будут меняться пока самое исподнее не отдадите — Вовчанга выпучил глаза и зашипел на весь лес – Геи они!
Никифоров сбледнул с лица и попятился.
Митюня момента не упустил, жадно облизал своё лицо и алчно подмигнул обоими глазами несчастному.
— Русиш офицерито пиф-паф анус – я ткнул в его сторону полусогнутым пальцем – садо-мазо доминатор.
Никифоров замахнулся на меня палкой и заорал будто бы увидал Майкла Джексона:
— Продолжайте движение! Вези нахер отсюдова пидорастов своих!
И мы расстались. В дымке медленно таяла согбенная фигурка доминатора: алчного, пугливого и противного.

Однако вскоре Вовчанга почуял воду и свернул на извилистую земляную автотропу. Матиз послушно пробирался чащей к водоёму, благо тропа была весьма утоптана как пешими, так и обеспеченными любителями природы. И вот средь стволов блеснуло, как вы сами понимаете, серебро водной глади. Обрадованные, мы выскочили из автомашины навстречу воде, солнцу, зелёным лесным растениям и немедленно оказали этим самым растениям щедрый полив.
— Настало время рыбалки – провозгласил Вовчанга и потянул из кармана вместительную флягу – Ломайте себе уды, конкистадоры!
Мы принялись губить приглянувшиеся продолговатые растения, выбирая менее корявые. Я принёс длинную, гибкую и прочную орешниковую палку. Вовчанга принёс упругий и крепкий ствол орешника. Митюня принёс молодое кленовое дерево с развитой корневой системой, с ветками и листьями, с шумом уронил его наземь, посмотрел на нас, отдышался и таки ушёл в заросли орешника искать стебель по себе.
Вовчанга торжественно извлёк из неглубоких недр Матиза ящичек со снастями, разверз его и пригласил нас обвязывать свои палки необходимой оснасткой.
— Вовчанга, что это?
— Это крючки.
— Нет, Вовчанга, это не крючки. Это якоря какие-то.
— Вовчанга, затея не выгорит. Настолько старая и слепая рыба, что не заметила бы твоих крючищ, здесь водиться не может.
— А если и клюнет такая монстра, то нам же и хуже. Вылезет ещё на берег, да и сожрёт нас всех на хер.
— Не отчаивайтесь, мальчиши, крепите крючки, да насаживайте на них вот этих жирных червей! Берите, берите активнее! Рыбы будут с ума сходить, как тогда, вы помните, в девяносто восьмом, во втором корпусе женской общаги.
Воспоминания о событиях во втором корпусе женского общежития отозвались сластью в сердце Вовчанги, тяжестью в моей печени и фантомной резью на самом краю Митюни.
Худо ли, бедно, но снасти мы снарядили, и это дело, не медля ни мига, ополоснули. И забросили оные снасти в толщу воды. Достали назад, всё-таки насадили на крючья жирных червей, и забросили вновь. Потекло время и спиртное.
Ветер гонял туда и сюда тучи, белел в крепких пальцах пластик стаканчиков, рождались и рушились империи, раз за разом сменялся караул у вечного огня, теряли ориентацию эстрадные артисты и звёзды кино, беспрестанно таяли снега Антарктиды. Но поплавки стояли недвижимы, как утренние веки. Замерли древки удилищ. Скучали черви.
— А что, Митюня – я разрезал и подал к столу луковицу – Как планируете распорядиться уловом? Скоро уж ночь, и с минуты на минуту мы зацепим косяк жирной сайры.
— Ну, часть я отдам в фамильную коптильню – Митюня мечтательно отпил от стакана – Пару мешков зашлю куму, пускай умом рехнётся её чистить. Ну а излишки разбросаю с балкона, на радость народу.
— А я вот уже договорился с надёжными людьми, свою часть добычи обменяю на тридцать четыре кило овсяного печенья.
— А что печенье? – Митюня приподнял бровь.
— Печенье я тоже знаю куда пристроить. Взамен беру винтовочный обрез, со сбитыми номерами.
— А обрез?
— Обрез уходит за два живописных холста середины двадцатого века. Соцреализм, малоизвестные мастера.
— Так, дальше – Митюня вместе с графином подались к нам со стаканом.
— Всей схемы раскрывать не буду – я промочил глотку – Однако козырну, что по итогу участковый отдаст мне паспорт.
— Однако пойду-ка я – я встал – Кину пару палок в костёр, чтобы горел поярче.
— Ну а ты, верный друг калмыков Вовчанга – Митюня протянул в его сторону свою ёмкую ёмкость – Придвинь стаканчик и поделись с нами своими видами на урожай. Вовчанга, да не спи ты!
Вовчанга хрустел сжатым в руке стаканчиком и как-то безрадостно, что ли, изучал его дно.
— Я на чужбину еду работать, на год. Контора посылает пять человек. Сан-Диего. Штат Калифорния. В четверг самолёт.
Митюня поставил бутылку в траву.
Я опустился на землю рядом с Вовчангой.
Тот продолжал мучить стаканчик, глядя сквозь него, сквозь берег и воду озера, сквозь камни, глину и песок земной коры, сквозь магму, земное ядро, снова магму и опять сквозь камни и песок. Глядя на предрассветные звёзды Сан-Диего, штат Калифорния.
— А семья?
— Через месяц, если всё пойдёт нормально, Катька с детьми прилетят тоже.
Митюня перевязал шнурок на кроссовке. Я упёр подбородок в колено. Пролетела птица. На углу калифорнийской улицы ветер гонял по кругу пыль и мелкий мусор. Стаканчик в вовчанговых руках не стерпел и треснул.
— А потом, через год, что?
— Там видно будет. Может быть и предложат чего.
Вовчанга стал сосредоточенно разрывать стаканчик пополам. Птица пролетела обратно. В четырёх метрах от берега истерично тонул и выскакивал на поверхность поплавок.
(с)я бля

//Бонизоб